«Всем нам нужен дождь, – думала Элизабет майским утром 1882 года, верхом на Кристал преодолевая три мили, отделяющие дом от Заводи. – Мой рассудок спасает только Заводь. Не будь ее, я давным-давно замкнулась бы в себе, одичала, и меня упекли бы в сумасшедший дом. Никак не могу понять, почему именно у Заводи в душе у меня воцаряется покой. Ах, эта жалость к себе! Худшее из преступлений – потому что ведет к заблуждениям, воображаемым ранам и пренебрежению к чужим чувствам. Кем бы ты ни была, через что бы ни прошла, вини только себя. Ты ведь могла отказать отцу – и что бы он сделал? Разве что избил бы тебя и отправил к доктору Мюррею. Ты могла отказать Александру – и ему осталось бы только отправить тебя домой с позором. Руби права, я слишком много думаю о себе и своих недостатках. Лучше подумать о Заводи. Там я забываю обо всем».

Она пустила кобылу шагом по тропе, уже настолько утоптанной, что ее мог разглядеть всякий. Но Элизабет никогда не приходило в голову, что у Заводи бывает хоть кто-то, кроме нее.

До тех пор, пока со стороны Заводи, с расстояния трехсот ярдов, не зазвучал мужской смех – беспечный, ликующий. Элизабет не испугалась, но осадила лошадь. Соскользнув с седла, она привязала поводья к ветке дерева, потрепала любимицу по атласной белой шее и бесшумно зашагала по тропе. В душе она негодовала: кто посмел вторгнуться во владения Кинроссов? Страха она не чувствовала, но все-таки вела себя благоразумно, а благоразумие предписывало ей сначала понаблюдать за непрошеным гостем издалека. Если, к примеру, выяснится, что на берегу Заводи расположились бушрейнджеры, она удалится незамеченной, верхом вернется домой и воспользуется новой игрушкой, которую Александр установил в доме перед отъездом, – телефоном, чтобы связаться с полицейским участком в Кинроссе и Саммерсом. Больше звонить было некуда, зато телефон позволял мгновенно вызвать подмогу. А может, это не бродяги, просто аборигены? Но они редко бывают в окрестностях городов и смертельно боятся рудников; на материке остались сотни квадратных миль девственных лесов, где до сих пор живут по своим обычаям местные племена, в глаза не видевшие белого человека.

Нигде поблизости Элизабет не увидела ни стреноженных лошадей, ни признаков лагеря бродяг или аборигенов. Никого, кроме единственного человека, который стоял спиной к ней на камне, выдающемся в Заводь и напоминающем человеческую лопатку. Еле слышно ахнув, Элизабет остановилась. Незнакомец был наг, солнце рассыпало искры по его золотистой коже и гриве прямых черных волос, свисающих ниже пояса. Китаец? Внезапно он обернулся лицом к Элизабет, вскинул руки над головой и прыгнул в воду плавным гибким движением, почти без брызг. Всего мгновение Элизабет видела его лицо, но вдруг поняла, что оно знакомо ей, как собственное отражение в зеркале. Ли Коствен! Ли Коствен вернулся. У нее подкосились колени, она беспомощно осела на землю, но тут же сообразила, что, вынырнув, Ли непременно увидит ее. Какая встреча! Какой стыд для обоих! Нет, она не найдет, что сказать. Элизабет поспешно скрылась в кустах – как раз вовремя.

Его наслаждение причиняло ей почти физическую боль, было нестерпимо видеть, как он выныривает из воды одним мощным всплеском – как рыба, для которой вода – естественная среда обитания, а потом, откинув мокрые волосы со лба, легко выбрасывает тело из воды на плоский камень, довольно оглядывается и вытягивается на солнце. Неподвижная, как ящерица, Элизабет простояла на своем месте, пока Ли не решил окунуться еще раз. Тогда она и сбежала.

Элизабет не помнила, как вернулась домой, – поездка прошла словно в тумане. Ее глаза, разум, душу до отказа заполнили воспоминания о чудесном теле без единого изъяна, о мышцах, перекатывающихся под гладкой кожей, о восхищении и блаженстве, застывшем на прекрасном лице. Всю жизнь Элизабет жаждала свободы, но никогда не встречала ее в облике человеческого существа. Незабываемая встреча. Откровение.

Ли Коствен вернулся.

Глава 7

Новые муки

Руби примчалась, едва Элизабет успела освежиться и сменить амазонку на домашнее платье.

– Ли приехал! – выкрикнула она с порога. – Элизабет, Ли вернулся! А я не ждала, я даже не надеялась!

– Прекрасно, – машинально отозвалась Элизабет, у которой слова застревали во рту комками шерсти. – Чаю, миссис Сертис.

И она засуетилась, приглашая Руби в зимний сад, усаживая ее поудобнее и наконец обретая способность улыбаться.

– Руби, дорогая, успокойся. Я непременно выслушаю тебя, но сначала отдышись.

– Он приехал поездом из Литгоу прошлым вечером, так неожиданно – я, конечно, удивилась, почему так поздно, но потом поняла, что из Сиднея он выехал обычным пассажирским… А я как раз принимала епископа с женой – он навещал паству… – сбивчиво объясняла Руби.

– Знаю-знаю. Ты забыла, что сегодня я пригласила его на ужин? Приходите вместе с Ли.

– …И тут входит Ли! О, Элизабет, мой нефритовый котенок совсем мужчина! Такой красивый! Рослый, статный! А слышала бы ты, как он говорит – ну вылитый английский джентльмен из высшего света! – Она смахнула слезы и снова засияла улыбкой. – Епископ Кествик прямо оторопел, когда его услышал, а когда понял, что это мой сын… О, я сразу выросла в его глазах!

– А я и не подозревала, что для тебя это так важно, – улыбнулась Элизабет, не зная, как успокоить стремительно бьющееся сердце.

– Да нет, что ты, но старик никак не мог понять, какое положение я занимаю в Кинроссе. Но теперь-то он побоится обращаться со мной как с публичной женщиной: знает уже, что я заседаю в совете директоров «Апокалипсиса» и не скуплюсь на подношения церкви. В общем, увидел он Ли и решил, что меня оклеветали: ведь сын-то мой учился не где-нибудь, а в школе Проктора. Ах, Элизабет, как я счастлива!

– Это и слепой заметит, милая моя Руби. – Элизабет облизнула пересохшие губы. – Значит, Александр тоже едет домой? Где он – задержался в Сиднее?

Воодушевление Руби приугасло, когда она заметила на лице Элизабет привычную маску равнодушия.

– Нет, голубка, Александр пока в Англии. Он отослал Ли домой на каникулы, а в письме написал, что мне не вынести еще три или четыре года разлуки, если я не повидаюсь с моим нефритовым котенком. Ли пробудет дома до конца июля, а потом уплывет обратно.

Подали чай, Элизабет сама разлила его.

– Но почему же ты здесь, Руби? Зачем тратишь драгоценное время? Проведи его лучше с Ли.

– А Ли сейчас присоединится к нам, – объявила Руби, которой на вид в эту минуту было не больше двадцати пяти лет. – Или ты думала, я буду ждать до ужина, чтобы познакомить тебя с моим сыном? Он отправился осматривать Кинросс, но пообещал к чаю явиться сюда. – И она притворно нахмурилась: – Запаздывает, негодник.

– В таком случае выпьем еще чаю.

Встреча состоялась через полчаса, за которые Элизабет успела взять себя в руки. К ее удивлению, она испытала легкое сожаление, узнав, что Александр не торопится домой – а Нелл была бы так счастлива видеть его! Но Элизабет понимала, почему Руби не огорчает отсутствие любовника: нелегко общаться сразу со взрослым сыном и его лучшим другом да еще скрывать от сына, кем ей приходится Александр.

В зимний сад Ли вошел с покачивающейся по спине черной косой, облаченный в старые, но чистые холщовые брюки и рубашку с расстегнутым воротником и закатанными рукавами. Не замечая, что на ее лице застыло выражение холодной отрешенности, Элизабет встала, подала юноше руку и надменно улыбнулась уголками губ. Руби права: он редкостно красив. Ли унаследовал все лучшее от Суна и матери: от Суна – выразительные черты лица и величественную осанку, от Руби – грацию и неотразимое обаяние. Только глаза его не походили ни на отцовские, ни на материнские, светло-зеленую радужку окружало зеленое колечко более темного оттенка, из-за чего взгляд казался пронзительным. Да, светлые глаза, черные ресницы и бронзовая кожа – неожиданное, немыслимое, но пленительное сочетание.