Но бессонная ночь в собственной постели вернула ему былую уверенность. Не так-то легко провести мужчину, способного отличить золотоносную руду от обманки, а воспоминания о ночах с Руби доказывали, что насчет своих способностей он не заблуждался. Она ничуть не притворялась – наоборот, истекала соком, вожделела, была изобретательна и неутомима. Но осознание, что он не герой-любовник, оказалось донельзя унизительным! Почему он не сумел растормошить Элизабет? «Я не тщеславен, – твердил себе Александр, не подумав, что кое-кто счел бы его замшевый наряд верным признаком тщеславия, – да, я не тщеславен, но у меня неплохое тело и приятное лицо. Я богат, я преуспеваю и многим нравлюсь. Почему же с женой я потерпел фиаско?»

На этот вопрос Александр не нашел ответа.

Без ответа вопрос был и к моменту отъезда из Сиднея, хотя позади остался десяток ночей холодной супружеской любви. Элизабет просто лежала неподвижно и терпела.

Если бы Элизабет сообразила, что происходит, она не нашла бы лучшего способа заинтриговать мужа – сейчас для него она была единственной в мире женщиной, которую ему не удавалось обвести вокруг пальца, очаровать неотразимой улыбкой, взбесить и тем самым проложить кратчайший путь к вспышке страсти и безумному экстазу. Он словно женился на льдинке, в глубине которой таилось живое существо, и если бы он нашел способ растопить лед, он почувствовал бы себя царем мира. Александр влюбился в нее потому, что не сумел обаять, не смог сделать так, чтобы при виде его у Элизабет сияли глаза, не добился ничего, кроме безропотного послушания.

В ту ночь, когда Элизабет поцеловала его в благодарность за доброту, проявленную к Теодоре Дженкинс, Александр совершил непростительную ошибку, сразу потребовав расплаты.

– Сними ночную рубашку. Кожа должна чувствовать кожу.

Он не сомневался, что одной мысли о соприкосновении обнаженных тел хватит, чтобы высечь искру желания, – ведь на него эта мысль действовала безотказно. Но ничего не произошло. Долг, который следовало стоически выполнять, остался долгом. И Александр понял: Элизабет не только не любит его, но и никогда не полюбит. Он ее крест.

Именно поэтому с Руби Александр не порвал, а это повлекло за собой новые осложнения: теперь отношения с ней приходилось держать в тайне. Если позволить Элизабет разгуливать по городу одной, какая-нибудь мстительная злопыхательница выложит ей всю подноготную, а может, и Руби придет в голову познакомиться с соперницей. Ибо Руби играючи разобралась, что к чему, едва Александр вернулся в Кинросс, и сообразила, что теперь он от нее никуда не денется.

– Ты разлюбил меня и влюбился в свою ледышку, – злорадно пригвоздила она.

– Хуже, – угрюмо отозвался Александр. – Я влюблен сразу в двух женщин – по разным причинам и с разными целями. Но если вдуматься, – продолжал он, приподнимаясь на локте, – что в этом странного? Более разных женщин, чем вы двое, в мире не найти.

– А мне откуда знать? – возразила Руби, притворяясь, что разговор ей смертельно наскучил. – Я с миссис Кинросс не знакома.

– И никогда не познакомишься, – отрезал он.

– Мешок ты с дерьмом, Александр.

Но все сомнения и терзания потеряли смысл, когда Александр узнал, что Элизабет беременна. Она понесла сразу – значит, могла нарожать целый выводок сыновей и дочерей. По одному младенцу каждые двенадцать месяцев. Достаточно, чтобы оправиться от родов и подготовиться к следующим. Пусть плотская любовь ее не прельщает, зато из нее получится прекрасная мать. «Элизабет станет королевой в моем доме», – мысленно повторял Александр. Радость побудила его рассказать жене бесславную истину о своем происхождении. Эта тайна жгла его, вертелась на кончике языка, представлялась неотъемлемой частью таинства зачатия – и неудивительно, ведь зачатие самого Александра было покрыто мраком, и его мать так свято хранила свою тайну, что даже Пинкертон, случись ему взяться за это расследование, не вытянул бы ни единого слова из обитателей шотландского городишки. Александр не знал одного: что его исповедь лишь оттолкнула Элизабет, вызвала у нее недоверие и неприязнь. Он хотел навести мосты, но только обрушил край и без того широкой пропасти.

«Да, – повторял он про себя, – Элизабет будет отличной матерью и королевой этого дома. Не всякой хватило бы духу поставить на место Мэгги Саммерс и защитить Яшму и других слуг. А я и не подозревал, что творит Мэгги у меня за спиной! Но почему простолюдины вроде нее вечно относятся к китайцам как к низшей расе?

А моя жена, оказывается, считает, что я похож на дьявола. Если бы я знал! Как я не додумался!»

В следующий визит к цирюльнику Джо Скоггсу Александр сбрил бороду и усы.

Увидев голый подбородок Александра, болезненно-бледный на бронзовом от загара лице, Элизабет невольно заулыбалась.

– Вы похожи на пегого пони, – сказала она. – Спасибо, Александр.

Глава 4

Прописные истины и неожиданный альянс

Благодаря мисс Теодоре Дженкинс и Яшме жизнь Элизабет в Кинросс-Хаусе уже не была такой одинокой и тоскливой, как в первые дни после прибытия, и все-таки время тянулось невыносимо долго, особенно из-за вынужденного безделья. Если не считать Дьюи, приглашенных Александром на ужин, Элизабет ни с кем не виделась. На том же званом ужине Сун Чжоу очаровал ее, он блеснул таким широким кругозором и безупречным английским, что после отъезда гостей Элизабет читала почти непрерывно, пытаясь пополнить свой лексикон, научиться точно выражать мысли и хоть как-нибудь избавиться от акцента. Способностей к рисованию карандашом и акварелью у нее не обнаружилось, и Александр посоветовал ей заняться вышиванием.

– Дорогая, скоро ты будешь уже не в состоянии подолгу гулять, а рукоделие скрасит долгие дни, – сказал он, старательно стремясь проявить доброту и сочувствие, но вместе с тем прекрасно сознавая, что юная беременная жена никак не вписывается в его жизнь.

О Руби Коствен Элизабет разузнала от Яшмы. Несмотря на все опасения Яшмы и старания не переступать границы дозволенного, китаянка не сумела сохранить хладнокровие, однажды застав Элизабет в слезах после неудачной попытки вышить атласной гладью тельце бабочки. Утирая ей слезы, Яшма выпалила все, что копилось у нее на душе, а думала она прежде всего о будущем ребенке.

– О, мисс Лиззи, я всегда мечтала быть нянькой! Прошу, позвольте мне присматривать за вашим малышом! Пожалуйста! А прислуживать вам будет Жемчужина – она умирает от зависти с тех пор, как я рассказала, какая вы добрая, – настойчиво молила Яшма.

Элизабет решила поторговаться.

– При одном условии, – с непреклонными нотками в голосе сказала она, – если ты подробно расскажешь мне про эту Руби Коствен. Для начала объясни, почему ей служат только китайцы.

– Потому, что мисс Руби близко знакома с князем Суном.

– С князем?

– Да, он князь родом из Пекина. Мы, все его подданные, – мандаринцы, а не кантонцы. – Яшма вздохнула, всплеснув нежными руками. – Как он красив, мисс Лиззи! Вы же видели, он приезжал к вам на ужин. Знатный господин. Два года назад я надеялась, что он возьмет меня в наложницы, но ему больше понравилась моя сестра Розовая Птичка.

– В наложницы? Я встречала это слово в Библии, но никто так и не объяснил мне, что оно значит. Что такое «наложница»?

– Женщина, которая принадлежит мужчине, но недостаточно знатна, чтобы он взял ее в жены.

– А-а-а… Так вот какое знакомство мисс Руби водит с князем Суном! Она тоже его наложница?

Яшма захихикала:

– О нет, мисс Лиззи, нет! Теперь мисс Руби – хозяйка отеля «Кинросс», но раньше она держала постоялый двор в Хилл-Энде, и князь Сун тоже там бывал. У них есть сын Ли.

– Значит, мисс Руби – одна из жен князя Суна.

Яшма развеселилась еще пуще:

– Нет-нет, что вы, мисс Лиззи! Мисс Руби никогда не была ничьей женой или наложницей. Она из Сиднея, но ее семья перебралась на прииски, когда она еще была ребенком. В Хилл-Энде ее постоялый двор пользовался дурной славой. Она не китаянка, но курит черные тонкие сигары и изрыгает дым, как дракон.